И о человечном, о столь неожиданном человечном в Маклае:
"...я обещал им [туземцам] вернуться, когда узнаю, что возвращение мое может быть для них полезным... Когда вторжение европейской колонизации со всеми ее опасностями для туземцев грозит моим черным друзьям, я думаю, наступило время исполнения моего слова, которое сдержать я должен и хочу, несмотря на то, что решение это отрывает меня на время от чисто научных занятий и что я вполне осознаю всю серьезность и трудность предприятия, которое предпринимаю один и без ничьей помощи.
Я нахожусь в настоящую минуту на пути к берегу Маклая, где думаю поселиться с целью...стараться , чем и как могу, быть полезным туземцам, то есть не допустить, насколько будет возможно, чтобы столкновение европейской колонизации с черным населением имело бы слишком гибельные последствия для последних.."

Из дневника второго путешествия:
"Туземцы были очень обрадованы, но нисколько не изумлены моему приезду, будучи вполне уверены, что я сдержу слово. <...> Я недосчитался нескольких стариков - они умерли в моем отсутствии, но зато многие мальчики были уже почти что взрослыми людьми, а между молодыми женщинами, ожидавшими теперь быть скоро матерями, я узнал нескольких, которых оставил маленькими девочками".
"Вспомнив, что я еще не видел Туя, я прервал разговор вопросом о  нем:  «Туй муэн-сен» (Туй умер), — ответил мне Саул.  Я очень пожалел о моем старом  приятеле." 

Совсем уж внезапное для такого адепта науки, каким был Маклай: "Размышления о  судьбе туземцев,  с  которыми я так сблизился,  часто являлись само  собою,  и  прямым следствием их  был  вопрос,  окажу  ли  я туземцам услугу,  облегчив моим  знанием страны,  обычаев и  языка  доступ европейцев в  эту страну.  Чем более я  обдумывал подобный шаг,  тем более склонялся я  к  отрицательному ответу. <...>  Я  решил поэтому положительно ничем,  ни прямо, ни-косвенным путем,  не  способствовать водворению сношений между белыми и папуасами..."
Впрочем, уже спустя пару фраз: "Чтобы отогнать эти невеселые размышления, мне стоит обратиться только к  моим  научным занятиям,  которые всегда были и  всегда будут главнейшею целью моих странствований..."

И все-тки, все-тки: "Я ожидал,  что и на Новой Гвинее может случиться то же,  что на о-вах Меланезии  (Соломоновых,   Новогебридских  и  др.),  где  население  стало уменьшаться значительно вследствие вывоза невольников.  Поэтому,  полагая, что и  Берег Маклая будет со временем целью посещения судов работорговцев, я счел долгом предупредить папуасов и объяснить им,  что хотя они и увидят такие же суда и таких же людей,  как Маклай, но эти люди могут их увезти в неволю.  <...>Тогда  я  посоветовал им  никогда  не  выходить  к  белым навстречу вооруженными и никогда даже не пытаться убивать их,  объясняя им всю силу огнестрельного оружия сравнительно с их стрелами и копьями.  Я им советовал для  предупреждения бед  при появлении судна сейчас же посылать своих женщин и детей в горы.  Я им указал, однако, каким образом они могут отличить друзей от недругов.
     Впоследствии я узнал,  что все мои советы,  выслушанные со вниманием, были исполнены в точности."

Он привез им семена съедобных растений и даже домашнюю скотинку, дабы бы пополнить список туземных источников пропитанья. Он вообще к ним - привязался, как нелепо ни звучало бы это слово в отношении Маклая, - и он сам пишет об этом:
"После полдника и  короткой сиесты я вернулся на Берег и пошел снова в Бонгу.  Я чувствовал себя как дома,  и мне положительно кажется,  что ни к одному  уголку  земного шара,  где  мне  приходилось жить  во  время  моих странствований,  я  не  чувствую такой привязанности,  как к  этому берегу Новой Гвинеи. Каждое дерево казалось мне старым знакомым. Когда я пришел в деревню,  вокруг  меня  собралась толпа.  Многих  знакомых лиц  я  не  мог досчитаться; многие показались мне совершенно незнакомыми: в мой последний приезд они  были еще  юношами, а теперь у них самих были дети. Только немногие  старики  оказались моими прежними  старыми приятелями."

Он писал чиновникам, предлагал проекты, теребил общественность - без всякой пользы для своих научных изысканий, скорее вместо работы, чем в рамках ее.

Напоследок - еще раз о женщинах, для контрасту с отзывами маклаевой младости (из письма адмиралу Вильсону, 1984 год): "Вы вполне правы, называя меня счастливым человеком. Я  понимаю теперь, что женщина может внести истинное счастье в жизнь человека,  который никогда  не  верил, что оно существует на свете».
И о том же, хотя и в другом письме: "Я искренно надеюсь, что наука от этого не пострадает..."

Ну, разве можно его не полюбить.